Luka - Рассказы

Брык

Никита Прокопьевич Бубенчиков купил на ярмарке гроб. Придя домой, он начал хвастать им перед женой Варей и детьми – сыном гимназистом Митей и дочерью Анютой. «Варюша, Анюта, Митенька, посмотрите, какой славный гробик! Прямо-таки манифик!», – говорил он умилительным тоном. Дети радостно хлопали в ладоши и прыгали возле гроба. Жена Варя бросила шитьё и с восхищением рассматривала приобретение мужа.

Никита Прокопьевич лукаво сверкнул очами, поднял вверх указательный палец и лёг в гроб, притворяясь мёртвым. Его домашние тут же прыснули от смеха и принялись водить вокруг гроба хоровод. «Папенька померли-с! Папенька померли-с!», – кричали восторженные дети. «Ой, да на кого же ты нас оставил!», – звонко смеясь, причитала Варя. Бубенчиков старался сохранять серьёзный вид, но не выдержал и тоже захохотал. Потом все стали пить чай.

На ужин пригласили соседей: доктора Шишкина с супругой Ульяной и Митиного учителя арифметики Савелия Флорианович Зурковского с братом Панайотом. Тех настолько восхитила идея с гробом, что они всенепременно решили сделать себе точно такое же приобретение на следующий день.

В тот вечер сидели допоздна. Детям уже давно было пора ложиться спать, но в честь праздника им позволили задержаться и вместе со взрослыми безобразничать и шалить с гробом Никиты Прокопьевича. По правде сказать, и сами взрослые были так взволнованны, а радость их была столь велика, что они в тот момент мало, чем отличались от детей. Все бегали, кричали, толкались, попеременно ложась в гроб, причём каждый стремился сделать это с выдумкой и как можно более остроумно.

Часы пробили одиннадцать. Гости, поблагодарив хозяев за чудесный вечер, разошлись по домам, Митю и Анюту уложили в их постели, а Никита Прокопьевич всё ещё продолжал прибывать в крайне возбуждённом умонастроении. «Нет, нет, Варенька, голубушка, посмотри! А ежели, вот так?!», – в полголоса, чтобы не разбудить детей, воскликнул Никита Прокопьевич и принялся устраиваться в гробу на новый манер. Однако на сей раз, вышло не как прежде. Не успел Бубенчиков принять, задуманную им позу, как глаза его округлились, он нервно вздрогнул, сказал «брык» и помер.

Произошло это во вторник, а в среду утром, в Одессе, силач Гурьев упражнялся у себя на балконе со штангой. В его лысине, блестящей от пота, отражалось весеннее утро. Облачён был Гурьев в свой любимый борцовский, цирковой костюм, оранжевый с лиловыми звёздами. Усы его, напомаженные и закрученные кверху, как будто кричали всему миру: «Эгегей!» За стенкой сосед играл увертюру на тубе. И вот в тот самый момент, когда туба взяла невозможное фа, а под окном звонко и как-то особенно по весеннему пропел трамвай, Гурьев уронил штангу, сипло сказал «брык» и точно так же, как Никита Прокопьевич Бубенчиков, отдал Богу душу. Штанга, подчиняясь закону земного притяжения, в суровом молчании, устремилась на мостовую, по которой в тот момент шествовал писатель Лозейкин. «Брык», – промелькнуло в голове последнего в момент её столкновения со штангой...

«Брык», и нет больше писателя Лозейкина. И отдыхающего Растягаева, который сказал «брык», прогуливаясь по набережной Ялты, нет, и инженера Снегирёва, к коему принесла нелёгкая этот самый треклятый «брык» во время обеденной трапезы (аккурат между карпом в сметане и десертом) нет, и штабс-капитана Понурьева, распекавшего солдат на плацу, да самого под «брык» попавшего, тоже, увы, нет. Да что там говорить, многие через этот «брык» погибель себе нашли.

А вот в одном гипотетическом городе жил-был один гипотетический околоточный. И жил он не взаправду, как положено всем нормальным гражданам и гражданкам, а исключительно гипотетически. Соответственно и умереть по-настоящему он никак не мог. Поэтому он в ус себе не дул, весело насвистывая, разгуливал по вверенному ему гипотетическому околотку, ловил гипотетических злоумышленников и без зазрения совести мог говорить слово «брык».